На 1 января 1921 г. в лагерях Главного управления принудительных работ (ГУПР) НКВД РСФСР 51 158 (включая 24 400 военнопленных Гражданской войны), в исправительных домах и других учреждениях Центрального карательного отдела Наркомата Юстиции РСФЧСР – 55 422 заключённых. Во второй половине 1921 г. в лагерях ГУПР содержалось 28,5% осужденных за уголовные преступления, 18,3% – за «противообщественные» преступления (пьянство, проституция, «праздношатательство» и пр.), 16,9% – за «контрреволюционные» преступления, 8,7% – за должностные преступления, 8,5% – за дезертирство, 2,1% – за нелегальный переход границы, 1,9% – за шпионаж, 9,7% – за прочие преступления, 5,4% – подследственные чрезвычайных комиссий.

На 1 января 1929 г. численность заключённых в исправительных домах и других учреждениях Главного управления мест заключения (ГУМЗ) НКВД РСФСР составляла 118 179 человек. Кроме того, в Управлении северных лагерей особого назначения Объединенного государственного политического управления (ОГПУ) СССР среднегодовая численность в 1928/29 финансовом году составила 21 900 человек. Это без учета сведений по ГУМЗ союзных республик СССР, а также других мест лишения свободы, подведомственных ОГПУ СССР.

На 1 января 1932 г. в исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ) ГУЛАГ ОГПУ СССР – 268 700 заключённых, а в специальных трудовых поселках ГУЛАГа – 1 317 022 спецпереселенца. За 1932 г. в спецпоселки прибыло 20 1502 человека, убыло – 376 440 человек (в том числе умерло 89 754 человека). В 1932 г. функционировало 11 ИТЛ ГУЛАГ ОГПУ. В течение года в них умерло 13 267 заключённых (4,8%).

На 1 января 1933 г. в ИТЛ ГУЛАГ ОГПУ СССР – 334 300 заключённых, а в специальных поселках – 1 142 084 спецпереселенца. За 1933 г. прибыло 398 407 спецпереселенцев, убыло – 467 945 человек (в том числе умерло – 151 601 человек). Количество лагерей ГУЛАГ ОГПУ СССР в 1933 г. увеличилось до 14. В лагерях умерло 67 297 заключенных. Средний уровень смертности в лагерях составил – 15,7%. В 1933 г. за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления осуждено 239 664 человек, в том числе: к высшей мере наказания – 2 154, к лишению свободы – 138 903, к ссылке и высылке – 54 262, к иным мерам наказания – 44 345 человек.

На 1 января 1934 г. в ИТЛ ГУЛАГ ОГПУ находилось 510 307 заключённых. Состав заключённых ИТЛ по видам преступлений: контрреволюционные – 135 190 человек, бандитизм и разбой – 20 038 человек, спекуляция – 6 655 человек, расхищение соцсобственности – 93 284 человека, должностные и хозяйственные – 38 296 человек, против личности – 24 124 человека, имущественные преступления – 81 372 человека, социально вредные и социально опасные – 40 629 человек, воинские преступления – 3 037 человек, другие преступления – 67 682 человека. В спецпоселках – 1 072 546 спецпереселенца. В течение 1934 г. прибыло – 254 997 человек, убыло – 353 850 человек (в том числе умерло – 40 012 человек). За 1934 г. в лагерях ГУЛАГ НКВД СССР умерло 26 295 заключенных. В 1934 г. в системе ГУЛАГ НКВД СССР функционировало около 40 ИТЛ.

На 1 января 1937 г. в местах лишения свободы находилось 1 196 369 заключенных, в т. ч. в колониях и тюрьмах – 375 488, в ИТЛ – 820 881 человек. Состав заключенных ИТЛ по видам преступлений: контрреволюционные – 104 826, бандитизм и разбой – 25 529, спекуляция – 9 276, нарушение закона о паспортизации – 18 798, расхищение социалистической собственности – 44 409, должностные и хозяйственные – 94 976, против личности – 53 603, имущественные – 200 131, воинские – 6 238, прочие уголовные преступления – 159 582, социально вредные и социально опасные элементы – 103 513 человек. Всего в спецпоселениях находилось 916 787 трудпоселенцев. За 1937 г. прибыло – 128 047 человек, а убыло – 167 183 человека (в том числе умерло – 17 037 человек). В 1937 г. за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления осуждено 790 665 человек, в том числе: к высшей мере наказания – 353 074, к лишению свободы – 429 311, к ссылке и высылке – 1 366, к иным мерам наказания – 6 914 человек. За 1937 г. в лагерях, колониях и тюрьмах умерло 33 449 человек, в том числе в колониях и тюрьмах – 8 123, в ИТЛ – 25 376.

Численность осужденных в исправительных учреждениях ГУЛАГ НКВД СССР с 1 января 1934 г. по 1 января 1939 г.

Годы	В исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ)	Из них осужденных за контрреволюционные преступления	То же в процентах	В исправительно-трудовых колониях (ИТК)	Всего
1934	510307	135190	26,5	-	510307
1935	725483	118256	16,3	240259	965742
1936	839406	105849	12,6	457088	1296494
1937	820881	104826	12,8	375488	1196369
1938	996367	185324	18,6	885203	1881570
1939	1317195	454432	34,5	355243	1672438

Движение численности осужденных в ИТЛ ГУЛАГ НКВД СССР с 1 января 1934 г. по 31 декабря 1939 г.

Показатели	1934	1935	1936	1937	1938	1939
Наличие на 1 января	510307	725483	839406	820881	996367	1317195
Всего прибыло	593702	524328	626069	884811	1036165	749647
Всего убыло	378526	410405	644594	709325	715337	722434
Из них умерло	26295	28328	20595	25376	90546	50502

Московский политический Красный Крест

Организации по типу Красного Креста, но для помощи не раненым воинам, а пострадавшим в «войне за свободу» начали создаваться нелегально во второй половине XIX в. Первая подобная структура была организована в Российской Империи еще в середине 1870-х гг. В отличие от них, в Советской России учреждения для помощи политическим осужденным создавались на легальных началах. Одним из них стал Московский политический Красный Крест (МПКК).

Организация была учреждена 14 марта 1918 года, в неё входил 51 человек. Лидерами выступили видные общественные деятели: Николай Константинович Муравьев, Екатерина Павловна Пешкова, Михаил Львович Винавер. Уже к концу 1918 года численность общества достигла 226 человек.

Устав МПКК ставил целью помощь каждому, кто ищет свободы по политическим мотивам. С этой целью Общество проводило периодические посещения мест заключения, предоставляло юридические услуги по организации защиты заключённых, ходатайствовало о помиловании или смягчении меры наказания, заботилось о материальном обеспечении и об улучшении условий содержания заключённых, доставляло им книги и периодические издания, содействовало как можно более частым свиданиям заключённых с близкими. Для сбора средств и привлечения общественного внимания МПКК устраивал в пользу заключенных различные мероприятия.

20 августа 1918 года Постановлением коллегии Наркомата Юстиции представителям МПКК было разрешено посещать тюрьмы и общаться со старостами из числа политических осужденных. 3 февраля 1918 года разрешение на непосредственное посещение тюремных камер политических осуждённых дала Всероссийская чрезвычайная комиссия. Во время таких визитов представители МПКК раздавали заключенным опросные листы для выяснения их нужд. Члены МПКК принимали от заключенных прошения и заявления с различными просьбами, в том числе – о материальной помощи.

30 ноября 1919 года в Бутырской тюрьме объявили голодовку члены партии левых эсеров. Поводом к ней послужило скверное питание заключённых. Затем к ним присоединились правые эсеры. Заключёнными был выдвинут ряд требований по улучшению своего положения. Благодаря содействию МППК им удалось добиться удовлетворения подавляющего большинства своих требований, включая улучшенное питание. Общее количество людей, которым помог МПКК, неизвестно. Однако только за 1921 год помощь была оказана примерно 4 500 заключённым.

Постановлением коллегии Государственного политического управления от 25 августа 1922 года деятельность МППК была приостановлена.

Екатерина Павловна Пешкова. Помощь политическим заключённым и ссыльным

11 ноября 1922 года секретариатом Коллегии Государственного политического управления (ГПУ) было выдано удостоверение, за подписью заместителя председателя ГПУ Иосифа Станиславовича Уншлихта, о передаче помещения на Кузнецкому Мосту, д. 16, занимаемого ранее Московскому политическому Красному Кресту, со всем имуществом, Екатерине Павловне Пешковой, для работы по оказанию помощи политическим заключённым и их семьям. Новое общество получило наименование «Е. П. Пешкова. Помощь политическим заключенным и ссыльным» (ПОМПОЛИТ). Руководителем стала сама Екатерина Павловна, а её заместителем бывший руководитель МПКК – М. Л. Винавер. Работа ПОМПОЛИТа была ограничена, в сравнении с МПКК, теперь оно не оказывало юридической поддержки. С началом «Большого террора» ПОМПОЛИТ был вынужден свернуть свою деятельность, а с 15 июля 1938 года его официально ликвидировали. Е. П. Пешкова имела исключительное право входить в непосредственные сношения с политическими заключёнными и ссыльными.

ПОМПОЛИТ содействовал сбору как в России, так и за рубежом добровольных пожертвований - денежных средств, продовольствия, обуви, одежды, предметов обихода, от организаций и частных лиц, для заключённых. При содействии ПОМПОЛИТа в 1924-1934 гг. около 1500 сионистов с семьями получили разрешение на выезд в Палестину. ПОМПОЛИТу удавалось получать отсрочки на направление в ссылку или разрешение на переезд в другое место ссылки, добиваться перевода заключённых на работу по специальности, получения ссыльными паспорта по месту административной высылки и разрешения на выезд в город для лечения, освобождения в случае смертельной или неизлечимой болезни, а также иными способами облегчать участь советских политических заключённых и ссыльных. После смерти Ф.Э. Дзержинского в 1926 году, с которым у Е. П. Пешковой были хорошие личные отношения, работа общества стала идти тяжелее. К середине 1930-х гг., с увеличением масштабов политических репрессий, основой деятельности ПОМПОЛИТа стало наведение справок об арестованных и высланных, и консультирование их родных. В 1922–1938 гг. ПОМПОЛИТ сумел оказать ту или иную помощь более чем 100 000 человек. Благодаря ходатайствам Е. П. Пешковой, из ссылки в Москву был возвращен богослов Павел Александрович Флоренский, к Алексею Фёдоровичу Лосеву, находившемуся в Белбалтлаге, переведена из Сиблага его супруга – Валентина Михайловна Соколова-Лосева, освобождены: Александра Саввишна Мамонтова, дочь мецената Саввы Ивановича Мамонтова, будущий писатель Сергей Михайлович Голицын, педагог и детский писатель Виталий Валентинович Бианки и многие другие репрессированные.

Берёза-Крест (Анзерская берёза)

Берёза-крест, выросшая на месте массовых захоронений узников Соловецкого лагеря 1920-1930-х гг. на острове Анзер Соловецкого архипелага во второй половине XX века на восточном склоне Анзерской Голгофы, недалеко от вершины. Судя по исследованиям специалистов дендрохронологической лаборатории Института геологии РАН, первое годичное кольцо берёзы сформировалось в 1953 году. Она до сих пор зеленеет на горе как живой символ мученических страниц скитской истории лагерного периода.

Гуманизация системы исполнения наказаний в постсоветской России

Гуманизация системы наказаний в Советском Союзе началась сразу же после смерти И. В. Сталина. 27 марта 1953 года Указом Президиума Верховного Совета СССР была проведена масштабная амнистия, благодаря которой на свободу вышло 1 181 264 человека. 4 апреля 1953 года секретным приказом Л. П. Берии в стране были отменены пытки арестованных. В 1954 году восстановлено условно-досрочное освобождение. После доклада Н. С. Хрущева, осудившего культ личности И. В. Сталина, из тюрем и лагерей в 1956–1957 гг. выпущено около 2 млн. человек невинно осуждённых. На смену снискавшим дурную славу исправительно-трудовым лагерям приходят исправительно-трудовые колонии. Впрочем, и в оставшихся лагерных отделениях и лагерных пунктах, которые в системе лесных исправительно-трудовых учреждений просуществовали до 1968 года, порядки стали значительно мягче. На местах создаются наблюдательные комиссии, осуществлявшие общественный контроль за местами лишения свободы. 26 июня 1963 года создается новое место лишения свободы – колония-поселение, в которой условия режима насколько возможно приближены к ситуации на воле.

Разумеется, отдельные улучшения пенитенциарной системы Советского Союза происходят и с уходом от власти Н.С. Хрущёва, однако, качественно новый этап гуманизации приходит только с началом либеральных преобразований в Российской Федерации. С принятием Закона Российской Федерации от 12 июля 1992 года «О внесении изменений и дополнений в Исправительно-трудовой кодекс РСФСР, Уголовный кодекс РСФСР и Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР» осуждённым впервые была гарантирована свобода совести и вероисповедания; введены нормы, обеспечивающие их право на личную безопасность; предоставлена возможность пользоваться платными лечебно-профилактическими услугами, вести телефонные переговоры; предусмотрено право на ежегодные отпуска, в том числе с правом выезда за пределы ИТУ; сняты ограничения на отправку ими писем и телеграмм и т.д. В 1993 году ликвидированы лечебно-трудовые профилактории. 16 апреля 1997 года наложен мораторий на смертную казнь. В следующем году уголовно-исполнительная система была передана из МВД в Минюст России. Уголовно-исполнительная система стала открытой для общественного контроля. В этом смогли убедиться и эксперты Совета Европы, и представители Комитета ООН против пыток, и члены международных и российских правозащитных организаций, посещавшие места лишения свободы в начале 2000-х.

В октябре 2010 года была принята новая концепция развития УИС на 10 лет, предусматривающая значительную гуманизацию исполнения наказаний. Сегодня развитие УИС идет в нескольких направлениях. Во-первых, это сокращение числа осужденных к лишению свободы и назначение им альтернативных наказаний, особенно когда речь идет о несовершеннолетних правонарушителях. На 1 января 2023 года в исправительных учреждениях содержится 433 006 человек, тогда как в 2000 году эта цифра была более чем в 2 раза выше и составляла 1 060 404 человека. Во-вторых, с 1 января 2017 года значительное распространение получило такое наказание как «принудительные работы», которые осуществляются без изоляции от общества. На 1 января 2023 года в Российской Федерации действуют 46 исправительных центров для приговоренных к принудительным работам.

Новомученики и исповедники Церкви Русской

Священномученик Иоанн Кочуро́в (1871–1917)

Первым из пастырей Русской земли, пострадавших от богоборцев в XX в., стал протоиерей Иоанн Кочуров.

Уроженец Рязанской земли, Иоанн Александрович Кочуров с юных лет имел стремление к миссионерскому, апостольскому служению – проповеди слова Божия. Именно поэтому 12 лет своей жизни (1895–1907) он провел в Алеутской и Аляскинской Епархии, находившейся на территории Соединенных Штатов Америки. Его трудами в г. Чикаго был выстроен Свято-Троицкий собор, были основаны Свято-Никольское и Трехсвятительское братства, целью которых была социальная и материальная взаимопомощь среди прихожан. Для этой же цели было организовано Православное общество взаимопомощи, председателем которого был отец Иоанн. Во время служения на чужбине в семье отца Иоанна и его супруги Александры Васильевны родилось шестеро детей.

В 1907 г., желая, чтобы дети получили образование на родине, отец Иоанн с семьей возвратился в Россию. В 1907–1916 гг. он служил в Спасо-Преображенском соборе г. Нарвы.

В конце 1916 г. протоиерей Иоанн Кочуров был переведен на должность второго священника Екатерининского собора в Царском Селе. Екатерининский собор был крупнейшим приходским храмом города среди преобладавших в нем церквей дворцового и военного ведомств. Проповеди отца протоиерея собирали в Екатерининском соборе множество молящихся со всех концов Царского Села.

Во время большевистского переворота в октябре 1917 г. Царское Село из-за своей близости к столице стало одним из самых опасных мест в России. Стремясь вытеснить из Царского Села находившиеся там казачьи части под командованием генерала П. Н. Краснова, к городу из Петрограда двинулись отряды матросов и солдат, разагитированных большевиками. Утром 30 октября 1917 г., находясь на подступах к Царскому Селу, они начали артиллерийский обстрел города. Многие горожане в панике устремились в православные храмы, желая укрыться в них от неминуемой смерти. В Екатерининском соборе был совершен особый молебен о прекращении междоусобной брани. После молебна состоялся крестный ход, во время которого протоиерей Иоанн Кочуров произнес проповедь, призывая народ к спокойствию ввиду грядущих испытаний.

Вечером того же дня казачьи части покинули Царское Село, желая предотвратить возможность кровопролития среди населения. Утром 31 октября (13 ноября н. ст.), не встретив какого-либо сопротивления, в Царское Село вступили большевистские отряды.

О том, что произошло в этот день в городе, известно из писем петербургского протоиерея Философа Орнатского (также будущего священномученика), который писал: «Вчера, когда большевики вкупе с красногвардейцами вступили в Царское, начался обход квартир и аресты офицеров… Священники были схвачены и отправлены в помещение Совета рабочих и солдатских депутатов. Священник отец Иоанн Кочуров воспротестовал и пытался разъяснить дело. Он получил несколько ударов по лицу. С гиканьем и улюлюканьем разъяренная толпа повела его к царскосельскому аэродрому. Несколько винтовок было поднято на безоружного пастыря. Выстрел, другой – взмахнув руками, священник упал ничком на землю, кровь залила его рясу. Смерть не была мгновенной – его таскали за волосы, и кто-то предлагал кому-то "прикончить, как собаку". [Его] убили за то, что священники, организуя крестный ход, молились будто бы только о победе казаков, чего, конечно, на самом деле не было и быть не могло».

Вечером того же дня тело убитого пастыря было доставлено в часовню Дворцового госпиталя, а оттуда перенесено в Екатерининский собор, где было совершено отпевание. Святейший Патриарх Тихон, лично знавший отца Иоанна, писал его вдове, матушке Александре: «Храним в сердце твердое упование, что, украшенный венцом мученичества, почивший пастырь предстоит ныне Престолу Божию в лике избранников верного стада Христова». По просьбе прихожан священномученика погребли в усыпальнице под Екатерининским собором. Через три дня, не выдержав потрясений, скончался и его сын, 17-летний юноша.

Протоиерей Иоанн Александрович Кочуров был прославлен в лике Новомучеников и Исповедников Российских в 1994 г. Честные мощи его почивают в Екатерининском храме г. Пушкина.

Священномученик Андроник (Никольский), архиепископ Пермский и Кунгурский (1870–1918)

Архиепископ Андроник. 1915–1916 гг. Из фондов Музея при храме во имя святого Великомученика Георгия Победоносца, г. Пермь (архив В. Н. Поповой)

Священномученик Андроник, последний Пермский Архипастырь дореволюционного периода, остался в памяти современников как защитник народа от произвола безбожной власти. На годы его управления Пермской Епархией (1914–1918) выпало тяжелое время Великой войны, революционных потрясений и начало братоубийственной Гражданской войны.

Он выказал твердость и спокойствие во дни февральского переворота, когда Пермь, как и всю Россию, грозили захлестнули волны хаоса и анархии. Вечером 3 марта 1917 г. в Перми состоялось совещание высших начальствующих лиц губернии. Оно проходило в Архиерейском доме, поскольку инициатором совещания был епископ Андроник. Среди безволия, поразившего представителей гражданской власти, особенно ясно прозвучал голос Преосвященного: «Русская Православная Церковь всегда, на протяжении всей истории, была хранительницей и защитницей порядка, она и теперь не может остаться равнодушной зрительницей происходящих бедствий и должна возвысить свой голос в защиту порядка, который немыслим без Самодержавного Государя».

Так же твердо и непоколебимо он выступил в защиту православных пермяков после захвата власти большевиками, напоминая новой власти о том, что Церковь – это не организация, а в первую очередь сообщество верующих людей. Владыка Андроник устно и письменно призывал местных большевиков услышать «голос и волю народа», внять его «ясным заявления против реквизиции церковного и монастырского имущества», однако его слова истолковывались ими в угоду новой идеологии.

Архиепископ Андроник в Крестовой церкви Архиерейского дома. 1915–1917 гг. Из архива иеромонаха Андрея (Бартова)

Обвинения, предъявленные архиепископу Андронику, до крайности формальны: «контрреволюционная деятельность», «неподчинение правилам, изданным декретом Совета народных комиссаров», «организация активного сопротивления темных несознательных масс населения противодействовать распоряжению рабоче-крестьянского правительства», «призывы к возврату к старому строю» и др.

Страх у представителей новой власти вызвали послания Владыки Андроника, в которых он призывал пермскую паству «встать на защиту церковного достояния», и его «пламенные» проповеди, разъясняющие, что все беды, обрушившиеся на страну, кроются в «богоотступничестве и клятвопреступничестве», и то, что народ соглашался со своим Архипастырем и шел за ним.

Проводы на фронт этапного лазарета, организованного на пожертвования крестьян и заводского населения Пермской губернии, после напутственного молебна в градо-Пермской Воскресенской церкви. Епископ Андроник – в центре 1-го ряда. 1914 г. Из фондов Государственного архива Пермского края

Архиепископ Андроник был арестован в ночь на 4/17 июня 1918 г., тайно, без мандата. Для его ареста сотрудники ПермЧК, опасаясь бунта, привлекли до 1 500 милиционеров, красноармейцев и рабочих.

Архиепископ Андроник находился в заключении сначала в Мотовилихинской ЧК, затем был перевезен в Пермь. Во время допросов, устроенных чекистами, Владыка Андроник, молясь про себя, хранил молчание. Лишь на третий день, поднявшись со стула и сняв с себя имевшую форму креста панагию, он сказал главе ПермЧК П. Малкову, который его допрашивал: «Мы враги открытые, примирения между нами не может быть. Если бы положение было противоположным, я, именем Господа Бога, приняв грех на себя, благословил бы повесить вас немедля. Других разговоров от меня не будет».

В ночь на 7/20 июня 1918 г. архиепископ Андроник был вывезен за город по Сибирскому тракту. Там, в глухом лесу, чекисты заставили его копать себе могилу. Несколько раз он ложился в нее, чтобы посмотреть не коротка ли она; она оказывалась коротка – тогда он снова вставал и начинал копать. Когда могила была готова, Владыка Андроник помолился на четыре стороны света, сказал: «Я готов», лег в могилу и сложил на груди руки. После этого палачи стали забрасывать его землей, сделали несколько выстрелов и закопали его полностью.

Высокопреосвященный Андроник (Никольский), архиепископ Пермский и Кунгурский, был прославлен в лике святых Новомучеников и Исповедников Российских в 2000 г. Место захоронения его до настоящего времени не выявлено.

Священномученик Феофан (Ильменский), епископ Соликамский (1867–1918)

Епископ Феофан. 1917 г. Из фондов Соликамского краеведческого музея

Уроженец Саратовской губернии, епископ Феофан известен не только как Архипастырь-мученик, но и как талантливый педагог. Последним его назначением, связанным с педагогической деятельность, стало ректорство в Пермской Духовной Семинарии.

Епископ Феофан среди участников певческого хора г. Соликамска. 1917 г. Из фондов Соликамского краеведческого музея

После хиротонии епископа Соликамского Феофана. Преосвященные епископы Гавриил Барнаульский, Андроник Пермский, Мефодий Петропавловский, Серафим Челябинский и Феофан Соликамский в зале Архиерейского дома. 1917 г. Из фондов Музея Архиерейского квартала, г. Пермь

26 февраля 1917 г. в градо-Пермском Спасо-Преображенском Кафедральном Соборе состоялась архиерейская хиротония архимандрита Феофана во епископа Соликамского. Будто бы предчувствуя, что ожидает его на архипастырском пути, он произнес: «В такое-то время бурного дыхания духа нечиста, духа злобы, Ты, Господи, призываешь меня быть кормчим в Церкви Христовой! Слаб и немощен я! Но верую, Господи, что если Ты призываешь меня к сему высокому служению, то Ты же ниспошлешь силы мне к достойному прохождению его. Поистине, неисповедимы судьбы Твои в жизни моей. Смиренно преклоняюсь пред десницей Твоей!».

Это была последняя епископская хиротония в истории Императорской России.

Почти два года Преосвященный Феофан был ближайшим помощником архиепископа Андроника в деле управления Епархией, которое было вверено ему в период с августа по декабрь 1917 г. и с января по апрель 1918 г. – пока Владыка Андроник, будучи членом Всероссийского Поместного Собора Русской Православной Церкви, находился в Москве.

Именно епископ Феофан стоял во главе Пермской Епархии, когда в ноябре 1917 г. из столицы пришли известия о большевистском перевороте. Преосвященный выступил с обращением через «Пермские Епархиальные Ведомости», призывая паству «хранить Православную веру».

В феврале 1918 г. в Перми был опубликован декрет большевистского правительства «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», следствием которого стало повсеместное разграбление храмов и монастырей и убийства защитников церковного достояния. В условиях гонений на Церковь верующие сплотились вокруг Преосвященного Феофана. 4/17 февраля 1918 г. в Перми состоялся «небывалый по многолюдству и одушевленности крестный ход… Были произнесены речи. Пелись пасхальные песнопения. Во главе – епископ Феофан». По приблизительным подсчетам, с хоругвями и иконами по центральным улицам города прошло около 3 000 человек.

Преосвященный Феофан управлял Пермской Епархией после ареста и гибели архиепископа Андроника. Осенью 1918 г. были арестованы помощники епископа Феофана протоиерей К. Шестаков и секретарь Г. П. Желателев. Поводом для их ареста послужило решение Преосвященного Владыки назначить преследуемого властями бывшего председателя Соликамской Земской Управы Д. Н. Антипина на должность псаломщика под чужой фамилией. Желая предотвратить расправу над невиновными, Владыка Феофан для объяснения лично явился в Чрезвычайную Комиссию.

В ЧК Епископ Феофан написал объяснительную записку, в которой оправдывал подписавших указ сотрудников Епархиального Совета и всю вину возлагал на себя: «…Доверяясь Епископу, вышеупомянутые Члены Совета были введены в заблуждение, и нисколько не виновны в выдаче документа…». В ЧК он был арестован и в течение трех месяцев содержался под стражей в Пермском Арестном доме на Кунгурской улице.

Первоначально Владыка сидел в одиночной камере по соседству с анархистом и большевиком. Они всячески издевались над ним и довели его до нервного расстройства. Потом в Арестный дом были посажены белогорские иноки, и епископа Феофана поместили с ними в одну камеру. Монахи за ним ухаживали, вместе молились, и Владыка совершенно поправился.

Около 4 часов утра 23 декабря 1918 г. в Арестный дом явился конвой красноармейцев и два чекиста. Пришедшие просили дать им веревок, но таковых не нашлось, после чего епископ Феофан с надетыми на руки стальными поручнями был уведен вместе с другими заключенными из Арестного дома. Уходя на мученическую смерть, Преосвященный Владыка благословил всех присутствующих и просил у всех прощения.

Ночью, в 30-градусный мороз, чекисты привели Владыку на берег уже замерзшей р. Камы. Здесь одни срывали со своей жертвы одежды, а другие заплетали волосы епископа в косички, чтобы, связав их между собой, продеть под них жердь и приподнять таким способом свою жертву на воздух. Прорубь для казни готовили другие мучители. По обе стороны проруби появились скамейки, на которые встали два палача. Держа шест, продетый под волосы, за концы стали постепенно опускать Архиерея в прорубь, с тем, чтобы через полминуты поднять его над прорубью и снова опустить в ледяную воду Камы. Несмотря на то, что эта пытка продолжалась 15–20 минут и тело Владыки Феофана покрылось льдом толщиной в два пальца, мученик все еще оставался жив. После мучений палачи бросили его останки в прорубь.

Священномученик Феофан (Ильменский), епископ Соликамский, был прославлен в лике святых Новомучеников и Исповедников Российских в 2000 г.

Священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский (1886–1929)

Архиепископ Иларион. 1920-е гг. Из коллекции Церковно-археологического кабинета Московской Духовной Академии

Один из столпов Русского Православия XX в., личность, во многом определившая дух эпохи, священномученик Иларион был известен и как ученый, поднявший русскую богословскую науку на качественно новый уровень.

Это стремление к знаниям было заметно в нем с детства. Когда будущему святителю было 5 лет, он задумал идти на учебу в Москву. Прихватив с собой букварь, мальчик взял за руку трехлетнего братишку, и, никому ничего не сказав, они пошли по дороге в направлении Москвы. Несколько часов отец, сельский священник Тульской губернии, искал сыновей по окрестным деревням. На упреки родителя будущий архиепископ серьезно ответил: «Папа, не расстраивайся! А как же Ломоносов? Ведь он пешком пошел в Москву – и я тоже решил идти учиться!».

Тем не менее, когда пришлось делать выбор между академическими успехами и трудностями архипастырского служения при безбожной власти, будущий святой выбрал последнее.

Архиепископ Иларион с иподиаконом Н. Кирьяновым. Из коллекции Церковно-археологического кабинета Московской Духовной Академии

В мае 1920 г., в разгар Гражданской войны, Святейшим Патриархом Тихоном была совершена хиротония архимандрита Илариона во епископа Верейского, викария Московской Епархии. В своем слове после хиротонии Владыка Иларион проникновенно сказал: «Церковь Божия стоит непоколебимо, лишь украшенная, яко багряницею и виссоном, кровью новых мучеников. Что мы знали из церковной истории, о чем читали у древних, то ныне видим своими глазами: Церковь побеждает, когда ей вредят… Силы государства направились против Церкви, и наша Церковь дала больше мучеников и исповедников, нежели предателей и изменников».

За один год епископства им были отслужены 142 обедни, примерно столько же всенощных и произнесено 330 проповедей. Известность святителя и любовь к нему церковного народа возрастали; за ним стало закрепляться имя «Иларион Великий». Кроме служения в храмах, Владыка Иларион был участником знаменитых публичных диспутов между атеистами и верующими. Большинство присутствующих на них сердцем чувствовали глубокую правоту святителя и, выражая ему свою благодарность, устраивали овации.

Из 10-ти лет архиерейского служения архиепископ Иларион провел в заключении и ссылках более восьми лет. В марте 1922 г. он был на год выслан из Москвы в Архангельск за противодействие насильственному изъятию церковного достояния якобы на нужды голодающих. В 1923 г. он был арестован за сопротивление захвату храмов раскольниками-обновленцами. В 1925 г. Архиепископ Иларион был в заключении в Ярославской тюрьме. 1924, 1926–1929 гг. он провел в Соловецком лагере особого назначения.

На берегу залива Белого моря Владыка Иларион работал сетевязальщиком и рыбаком; был лесником, живя в Варваринской часовне; как сторож жил в Филипповской пустыни. И в заключении святитель оставался внутренне свободным человеком. «Чарующий дух нестяжания» позволял ему не замечать лишений, прощать уголовникам, кравшим его вещи, – если же у него что-то просили, он отдавал не задумываясь. Удивительным было отношение Владыки к окружающим. Казалось, что внешнее состояние другого человека вообще не важно для него. В той уважительности, с которой он, высокообразованный человек, относился даже и к представителям «дна», и к грубым надсмотрщикам, не было ничего показного: святитель умел в любом распознать образ Божий. За это люди отвечали ему искренним уважением и любовью.

Совершенно невольно архиепископ Иларион так поставил себя, что на Соловках стали создаваться о нем легенды. Свидетели отмечали: «Силе, исходившей от всегда спокойного, молчаливого Владыки Илариона, не могли противостоять и сами тюремщики: в разговоре с ним они никогда не позволяли себе непристойных шуток, столь распространенных на Соловках, где не только чекисты-охранники, но и большинство уголовников считали какой-то необходимостью то злобно, то с грубым добродушием поиздеваться над “опиумом”. Нередко охранники, как бы невзначай, называли его Владыкой. Обычно – официальным термином «заключенный». Кличкой “опиум”, “попом” или “товарищем” – никогда, никто».

Святитель Иларион возглавлял единственное в истории Соловецкого лагеря Пасхальное богослужение (1926). По воспоминаниям соловецкого узника священника Павла Чехранова, служба состоялась втайне от начальства в недостроенной пекарне. Участвовало в ней всего три человека.

В октябре 1929 г. архиепископ Иларион был вновь осужден на три года – на этот раз на поселение в Среднюю Азию. Повезли его туда этапным порядком – от одной пересыльной тюрьмы к другой. В дороге святитель заразился сыпным тифом, вспыхнувшим среди заключенных. Без вещей (в пути его обокрали), в одном рубище, кишащем насекомыми, в горячке, его привезли в Петроград и поместили в тюрьму. Через день, при температуре 41°, изнемогая, он пешком перебрался в больницу имени доктора Гааза. Помочь страдальцу было уже невозможно. Спустя несколько дней начался бред, перешедший в агонию. В бреду священномученик говорил: «Вот теперь я совсем свободен!». Врач, присутствовавший при его кончине, был свидетелем того, как святой благодарил Бога, радуясь близкой встрече с Ним. Он отошел ко Христу со словами: «Как хорошо! Теперь мы далеки от…». Это произошло 15/28 декабря 1929 г.

Высокопреосвященный Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский, был прославен в лике святых Новомучеников и Исповедников Российских в 2000 г. Его честные мощи почивают в Сретенском монастыре г. Москвы.

Священномученик Кирилл, митрополит Казанский и Свияжский (1863–1937)

Святитель Кирилл – один из самых выдающихся иерархов в истории Русской Православной Церкви. Этот особой духовной силы архипастырь был послан Господом в эпоху неслыханных гонений как образец твердости в исповедании веры. Он был святитель безупречный, соединивший молитвенный подвиг с активной архипастырской деятельностью, достоинство высокого сана – с истинной простотой, смирением и любовью.

Уроженец г. Кронштадта, первые 15 лет священнического служения он провел в Санкт-Петербургской губернии. Все эти годы неизменной его помощницей была супруга, Ольга Николаевна. Неожиданная смерть маленькой дочери, мучительно умиравшей от проглоченной иглы, а вслед за тем и жены, не пережившей горя, подвигла будущего святителя в 1902 г. принять монашество. Через два года состоялась его архиерейская хиротония.

Примечательный факт: «всероссийский батюшка» отец Иоанн Кронштадтский перед смертью просил, чтобы его отпевал именно епископ Кирилл, которого он знал по служению его в Кронштадте.

Твердость святителя в вере во Христа Спасителя особенно ярко проявилась в годы революции и последовавшей за ней церковной смуты.

Во время февральских событий 1917 г. Владыка Кирилл предупреждал с амвона: «Если не удержимся над своим прошлым, то напишем такую страницу своей истории, которую следующие будут читать с краской стыда на лице, готовы будут вырвать ее, но нет таких ножниц, которыми можно было бы вырезать что-либо из памяти истории».

В 1920-е гг., когда вместо террора государством была избрана другая тактика по уничтожению Церкви – инициирование расколов, митрополит Кирилл все так же твердо стоял против примирения с раскольниками-обновленцами. Примечательны его слова, сказанные в те годы Святейшему Патриарху Тихону: «Ваше Святейшество, о нас, архиереях, не думайте. Мы теперь только и годны, что на тюрьмы...».

С 1919 г. митрополит Кирилл неоднократно подвергался арестам и ссылкам. Он находился в заключении в Таганской тюрьме, тюрьме ВЧК, жил в ссылке в Зырянском крае (ныне – Республика Коми).

В 1925 г. было обнародовано завещание Патриарха Тихона, в котором он назвал митрополита Кирилла первым кандидатом на место Патриаршего Местоблюстителя. Однако Владыка Кирилл не смог воспринять это назначение, поскольку находился в ссылке далеко от Москвы. Зная о его бескомпромиссной твердости в вопросах отношений между Церковью и государством, новая власть всеми средствами старалась не допустить того, чтобы митрополит Кирилл возглавил православных верующих.

В 1926 г. среди епископата возникла мысль о тайном избрании Патриарха. Под актом избрания Владыки Кирилла, у которого истекал срок ссылки, было собрано 72 архиерейские подписи. Таким образом, митрополит Кирилл был избран Патриархом.

Когда результаты голосования стали известны Е. А. Тучкову, начальнику секретного отдела ОГПУ, в ведении которого находились церковные дела, он заявил, что допустит интронизацию митрополита Кирилла на Патриарший Престол только с условием, что в будущем тот при поставлении епископов станет следовать его указаниям. Владыка на это ответил: «Евгений Алексеевич, вы – не пушка, а я – не снаряд, которым вы надеетесь уничтожить Русскую Церковь».

За отказ сотрудничать с безбожной властью Владыку Кирилла приговорили дополнительно к трем годам ссылки в Туруханский район Красноярского округа, а затем в г. Енисейск. Оба населенных пункта находились за Полярным кругом. Полгода там длилась ночь, прерываемая только северным сиянием, а мороз доходил до 60-ти градусов. В течение полугода обитатели этого края были оторваны от всего мира: ни писем, ни газет, ни посылок. Не было предметов первой необходимости; при этом многие болели цингой.

Несмотря на тяжелые условия жизни, несмотря на беспокойство за Русскую Церковь, вверенную ему Патриархом Тихоном, и невозможность урегулировать раздирающую ее расколы, инициируемые гражданской властью, Владыка Кирилл не терял мира в душе. В 1929 г. в одном из писем он писал: «В мою пустыню доходят слухи о разрастающейся среди братии по вере вражды, переходящей в ненависть; укоризнах, переходящих в клевету с одной стороны на другую; о ревности не по разуму, граничащей с хулою на Духа Святаго, каковы взаимные обвинения в безблагодатности. Горестно слышать это. Бог есть любовь и только пребывающий в любви в Боге пребывает (1 Ин., 4, 16). Поэтому всякое раздражение должно быть совершенно удалено из нашей среды…».

После освобождения в августе 1933 г. митрополит Кирилл по распоряжению власти непродолжительное время проживал в г. Гжатске (ныне – г. Гагарин Смоленской области). Там летом 1934 г. состоялся его очередной арест – на этот раз по обвинению в «контрреволюционной деятельности». Несколько месяцев он провел во внутреннем изоляторе особого назначения Бутырской тюрьмы г. Москвы. Святителя приговорили к трем годам ссылки, которую он отбывал в п. Яны-Курган (Южно-Казахстанская область).

В июле 1937 г. Владыка был арестован в ссылке и заключен в тюрьму г. Чимкента (Казахстан). На допросе, во время которого ему предъявили обвинения в том, что он «возглавлял все контрреволюционное духовенство», Владыка держался очень мужественно и всю ответственность по обвинению следствия взял на себя. Тройкой УНКВД он был приговорен к расстрелу.

7/20 ноября 1937 г. святитель был расстрелян в Лисьем овраге под Чимкентом.

Высокопреосвященный Кирилл (Смирнов), Митрополит Казанский и Свияжский, был прославлен в лике святых Новомучеников и Исповедников Российских в 2000 г. Точное место его погребение остается неизвестным.

Святитель Агафангел (Преображенский), митрополит Ярославский, исповедник (1854–1928)

Уроженец Тульской губернии, святитель Агафангел с детства хотел стать священником, однако его пусть к священному сану не был простым. Во время учебы в Тульской Духовной Семинарии он пережил первые серьезные духовные искушения. К концу обучения он решил оставить Семинарию и стать врачом, но внезапно тяжело заболел. Болезнь продолжалась около года, и за это время глубокие размышления и беседы с отцом-священником подвигли его вернуться на духовную стезю. В 1877 г. он поступил в Московскую Духовную Академию и там смог приобщиться к тому пастырскому подвижничеству, коим всегда славилась Троице-Сергиева Лавра. Избрав семейный образ жизни, он женился, но здесь его постигло новое горе. После 11-ти месяцев счастливой жизни он разом потерял и жену, и сына. Убитый горем, снедаемый чувством горького сиротства и бесприютности, чувствуя себя как бы лишним на свете, выброшенным из жизни, он понял, что стезя, избранная им, – не его стезя, и утвердился в решении оставить мир и принять монашеский постриг. Так начинался духовный путь одного из самых известных Русских святых ХХ столетия.

В 1922 г. он твердо выступил против захвата власти в Церкви сторонниками обновленческого раскола, который был инспирирован ГПУ, стремившимся уничтожить Церковь изнутри. В связи с этим митрополит Агафангел сначала был заключен под домашним арест. К нему никого не пускали, кроме келейника, который не имел права входить к Владыке без сопровождения стражника. Имея нужду исповедаться и причаститься, Владыка написал прошение в ГПУ, чтобы ему разрешили в один из дней недели быть на вечерней службе и Литургии в Спасском монастыре г. Ярославля, но получил категорический отказ. Через три дня после этого Владыку Агафангела перевели из Спасского монастыря в одиночную камеру Ярославской тюрьмы. Там состояние здоровья престарелого митрополита настолько ухудшилось, что сотрудники ГПУ вынуждены были вызвать врачей из больницы. Врачи поставили диагноз: общий склероз и склероз сосудов сердца – и рекомендовали полный покой и домашнюю обстановку при постоянном медицинском наблюдении. Условия содержания несколько улучшили: перевели митрополита из тюремного одиночного каземата в комнату при караульном помещении ГПУ и разрешили ежедневную продуктовую передачу.

В сентябре 1922 г. святитель был переведен во внутреннюю тюрьму ГПУ в Москве. Наступали осенние холода, и они для одетого по-летнему старца становились чувствительны. 30 октября митрополит попросил следователя ГПУ разрешить ему «написать в Ярославль о высылке меховой рясы, теплого клобука и валенок с калошами». Заявление было оставлено без внимания. Через месяц Владыка вторично обратился к следователю ГПУ с просьбой «разрешить написать в Ярославль о присылке зимней одежды», но и на этот раз заявление было оставлено без ответа.

Несмотря на немощи и преклонный возраст, когда условия тюремного заключения переносятся особенно тяжело, Владыка никогда не падал духом. Он по целым дням не расставался с Библией. Заключенные, бывшие с ним в одной камере, были людьми светскими, ко всему церковному относились насмешливо, но и их поразил и вызвал удивление и даже преклонение молитвенный настрой старца и его любовь к Богу.

В ноябре 1922 г. по решению НКВД 68-летний митрополит Агафангел был выслан в Нарымский край (север Томской области) сроком на три года, причем следовать к месту ссылку ему надлежало общим этапом – вместе с осужденными по уголовным делам. Проехав через все пересыльные тюрьмы до Томска и от Томска еще несколько сот километров по грунтовой дороге, Владыка болел, испытывал много лишений, много скорбел, но смирялся и кротко терпел все невзгоды. По распоряжению ГПУ его поселили в глухом поселке; служить ему было запрещено.

Именно там его застали вести о кончине Патриарха Тихона и о его выборе Владыки Агафангела в качестве второго кандидата на место Патриаршего Местоблюстителя. Принять это назначение он не смог, поскольку находился далеко от Москвы.

По окончании ссылки осенью 1925 г. митрополит Агафангел выехал из Нарымского края, намереваясь вернуться в Ярославль, однако по приказу Е. А. Тучкова, начальника секретного отдела ОГПУ, в ведении которого находились церковные дела, был задержан и несколько месяцев пробыл в заключении в Пермской тюрьме. Тучков имел план с помощью Владыки создать в Церкви новый раскол. Во время встречи в Пермской тюрьме он лживо обрисовал картину современного состояния Русской Церкви, утаивая и перевирая факты, и тем убедил митрополита возглавить верующих, чтобы спасти их от анархии, взамен обещая, что правительство легализует Патриаршую Церковь. Введенный в заблуждение, Владыка Агафангел выпустил воззвание о вступлении в должность Патриаршего Местоблюстителя. Главные мысли и чувства, побудившие старца к этому решению, – это жажда жертвенного служения Церкви, установление мира церковного, прекращение распрей, защита Церкви от пытающихся расхитить церковное стадо обновленцев.

Однако, выйдя на свободу и увидев, что его воззвание не умиротворило Церковь, а вот-вот станет причиной нового глубокого раскола, он по смирению отказался от власти, которая принадлежала ему по праву, и оповестил об этом верующих.

Пережитые скорби и тревога за судьбу Церкви сильно подорвали его здоровье. Владыка Агафангел скончался 3/16 октября 1928 г.

Высокопреосвященный Агафангел (Преображенский), митрополит Ярославский, был прославлен в лике святых Новомучеников и Исповедников Российских в 2000 г. Честные мощи его почивают в Казанском монастыре г. Ярославля.

Священномученик Петр, митрополит Крутицкий (1862–1937)

Сын сельского священника, Петр Полянский, хоть и закончил Духовную Семинарию, а потом и Московскую Духовную Академию, священником, а тем более монахом быть вовсе не собирался. До революции он был сначала преподавателем, потом членом учебного комитета при Синоде, объездил с ревизиями духовных школ всю Россию и в 1916 г. получил чин действительного статского советника, дававший потомственное дворянство и соответствовавший званиям генерал-майора в армии, контр-адмирала во флоте и придворному чину камергера.

В 1920 г., в разгар Гражданской войны и гонений на Церковь, Патриарх Тихон предложил Петру Полянскому принять постриг, священство и епископство и стать ему помощником в делах церковного управления. Рассказывая об этом предложении брату, тот сказал: «Я не могу отказаться. Если я откажусь, то я буду предателем Церкви, но когда соглашусь, – я знаю, я подпишу сам себе смертный приговор». Так, в 58-летнем возрасте он выбрал стезю, которая, по его же словам, оказавшимся пророческими, возвела его на Голгофу.

Сразу после архиерейской хиротонии Владыка Петр был арестован, а затем сослан в Великий Устюг, откуда вернулся в 1923 г. С той поры он стал ближайшим помощником Святейшего Патриарха Тихона.

Именно его Патриарх назвал в своем завещании третьим кандидатом на должность Патриаршего Местоблюстителя. Таким образом в 1925 г. обязанности главы Русской Православной Церкви были возложены на Владыку Петра, поскольку митрополиты Кирилл и Агафангел находились в ссылке. Эти обязанности он нес в течение 12 лет.

В своем управлении Церковью митрополит Петр шел по пути Патриарха Тихона – это был путь твердого стояния за Православие и бескомпромиссного противодействия обновленческому расколу. Агенты ГПУ предлагали ему пойти на уступки, обещая какие-то блага для Церкви, но Владыка им отвечал: «Лжете; ничего не дадите, а только обещаете...». Видя непоколебимость святителя в вопросах «сотрудничества» Церкви с безбожным государством, власть решила заставить его отказаться от должности Патриаршего Местоблюстителя. Это вылилось в бесконечную череду необоснованных арестов и ссылок.

5 ноября 1926 г. митрополит Петр был приговорен к трем годам ссылки в Сибирь. В декабре его этапировали в Тобольск через пересыльные тюрьмы – в т. ч. и через Пермскую пересыльную тюрьму, где он находился 1 января 1927 г.

В феврале 1927 г. Владыка прибыл на место ссылки – в с. Абалак, на территорию закрытого Абалакского монастыря. Ежедневную работу 65-летний старец выполнял сам: топил печь, варил пищу, убирал жилье. Прожил он там, в относительном покое, недолго. В апреле 1927 г. его вновь арестовали и изменили место ссылки – в п. Хэ, за Полярным кругом, причем срок ссылки был продлен на два года. Там, лишенный всякой медицинской помощи, уже тяжело больной, он был обречен на медленную смерть. «О себе лично скажу, – писал в одном из писем Владыка Петр, – что я прошел все виды страданий, какие можно себе представить, казалось, что у меня одно время года – время скорби, но Господь, видимо, не оставляет меня. Он поддерживает мои силы, ослабляемые тяжелыми условиями изгнания, и вносит в душу успокоение, которое если и отравляется, то только болью о Церкви ...».

17 августа 1930 г. он был вновь арестован. Приближался конец срока ссылки, и митрополит Петр, не зная, что его ожидает в действительности, все свои вещи раздал нищим. Три месяца его продержали в Тобольской тюрьме, потом перевели в тюрьму г. Екатеринбурга. Одиночное заключение в Екатеринбургской тюрьме продолжалось почти год – без передач, без свиданий с кем бы то ни было, почти без прогулок, без медицинской помощи. Здоровье 69-летнего узника, некогда необычайно крепкое, было окончательно подорвано. Мучительные боли наступали после каждого приема пищи. Ночами мучали приступы астмы. От духоты тюремной камеры часто случались обмороки, во время которых узник часами лежал на холодном тюремном полу.

Весной 1931 г. агент ОГПУ Е. А. Тучков, курировавший церковные дела, предложил ему выйти на свободу в обмен на согласие стать осведомителем. Предложение это было отвергнуто узником с негодованием. После этого визита митрополита Петра парализовало; отнялись правая рука и нога. Еще ранее у него началась цинга. За все время ареста он ни разу не видел солнца.

В 1933 г престарелого святителя лишили прогулок в общем тюремном дворе, заменив их выходом в отдельный двор-колодец, где воздух был насыщен испарениями от тюремных клозетов. На первой «прогулке» Владыка потерял сознание. Когда его перевели из Свердловской в Верхнеуральскую тюрьму (Челябинская область) особого назначения с ужесточением режима, то вновь поместили в одиночной камере, а вместо имени дали номер – 114.

Срок его заключения заканчивался 23 июля 1936 г., но за две недели до окончания срока Особым совещанием при НКВД СССР было решено продлить заключение митрополита Петра еще на три года.

В июле 1937 г. по распоряжению Сталина был издан приказ о расстреле в течение четырех месяцев всех находившихся в тюрьмах и лагерях исповедников. В соответствии с этим приказом администрация Верхнеуральской тюрьмы составила обвинение против митрополита Петра: «Проявляет себя непримиримым врагом Советского государства, клевещет на существующий государственный строй..., обвиняя в "гонении на Церковь"… Клеветнически обвиняет органы НКВД в пристрастном к нему отношении, в результате чего якобы явилось его заключение, так как он не принял к исполнению требование НКВД отказаться от сана Местоблюстителя Патриаршего Престола». Владыка был приговорен к расстрелу.

Митрополит Петр был расстрелян 27 сентября / 10 октября 1937 г.

Высокопреосвященный Петр (Полянский), Митрополит Крутицкий, был прославлен в лике святых Новомучеников и Исповедников Российских в 1997 г. Точное место его погребения остается неизвестным.

Мученица Татиана Гримбли́т (1903–1937)

Жизненный подвиг, который взяла на себя Татьяна Николаевна Гримблит, происходившая из одной из самых уважаемых семей г. Томска, не смогли понять и принять даже ее родные. В совсем юные годы став свидетельницей братоубийственной Гражданской войны, Татьяна сделала выбор – лишить себя всех жизненных радостей и земных благ и посвятить свою жизнь служению нуждающимся в помощи, находящимся в скорбных обстоятельствах ближним.

В 1920 г., по окончании Мариинской женской гимназии, в возрасте 17-ти лет она поступила на работу в детскую колонию «Ключи», а большую часть заработанных денег тратила на продукты и вещи для заключенных в Томской тюрьме – причем специально узнавала у тюремной администрации, кого из заключенных никто не посещает, и передавала посылки именно им.

В первый раз Татьяна была арестована в 1920 г. за сбор средств на нужды раненых белых офицеров, но вскоре была отпущена на свободу. Второй арест пришелся на 1923 г., когда она повезла посылки для заключенных в Иркутскую тюрьму. Ее обвинили в «контрреволюционной деятельности», заключавшейся в благотворительности узникам. Впоследствии она еще трижды попадала под арест за дела милосердия – в 1925, 1927 и 1931 гг. 1926–1927 гг. Татьяна провела в ссылке в Зырянской крае (Республика Коми) и в Средней Азии, а 1931–1932 гг. – в Вишерском исправительно-трудовом лагере, который располагался на севере Пермского края.

Несмотря на аресты и ссылки, Татьяна не прекращала посылать помощь деньгами, вещами и продуктами сотням и сотням человек – духовенству и мирянам. По выражению многих Архипастырей, стяжавших впоследствии мученический венец, она стала для них «новым Филаретом Милостивым». В ее деятельности для всех страждущих была ощутима не только ее материальная поддержка, но и поддержка словом – в письмах, которые она посылала. Для некоторых она в иные периоды становилась единственным корреспондентом и помощником.

В последний раз Татьяна была арестована 5 сентября 1937 г. Сотрудники НКВД пришли, когда она писала очередное письмо священнику в ссылку, остановив ее на полуслове. Уходя в тюрьму, она оставила записку подруге, чтобы та обо всем происшедшем уведомила ее мать. Сохраняя даже в эти минуты мир и спокойствие, Татьяна писала: «Простите. Я знала, надев крест – тот, что на мне: опять пойду. За Бога не только в тюрьму, хоть в могилу пойду с радостью».

Свидетели по ее делу показывали: «Отвечая на вопросы о том, почему она ведет скудную жизнь, Гримблит говорила: “Вы тратите деньги на вино и кино, а я на помощь заключенным и церковь”. На вопрос о носимом ею на шее кресте Гримблит неоднократно отвечала: “За носимый мною на шее крест я отдам свою голову, и пока я жива, с меня его никто не снимет, а если кто попытается снять крест, то снимет его лишь с моей головой, так как он надет навечно”. В 1936 году при обращении приехавшего одного из заключенных Дмитлага для ночевки Гримблит при встрече с ним спросила, по какой статье он сидит, и, получив ответ, что он сидит по 58-й статье, с удовольствием уступила для ночлега свою комнату, заявив, что она для людей, сидящих по 58-й статье, всегда готова чем угодно помочь».

После допросов Татьяна была помещена в тюрьму в г. Загорске. 13 сентября 1937 г. следствие было закончено и составлено обвинительное заключение. Татьяну обвинили в «антисоветской агитации, вредительстве и сознательном умертвлении больных в больнице с. Константиново». Вину свою она не признала.

22 сентября 1927 г. тройка НКВД приговорила Татьяну к расстрелу. На следующий день она была отправлена в одну из Московских тюрем.

Татьяна Гримблит была расстреляна 10/23 сентября 1937 г. и погребена в безвестной общей могиле на Бутовском полигоне под Москвой. На момент гибели ей было 33 года.

Татьяна Николаевна Гримблит была прославлена в лике святых Новомучеников и Исповедников Российских в 2002 г.

Из поэтического наследия Т. Н. Гримблит, 1933 г.:

Девушка

…Кажется, эти решетки стальные

Заживо всех погребли и сломили –

Всех, кто ступил на асфальтовый пол,

Ехал этапами, ссылками шел.

Нет, мой товарищ! В борьбе без измены

Горе, страданье, высокие стены

И клевету за труды и любовь,

Смех за пролитую юную кровь –

Всё переносишь с восторгом глубоким,

И вырастает пред внутренним оком

Радость терпенья за Истины свет:

Хочется крикнуть от сердца привет

Всем, кто живет, свою жизнь проклиная,

Радости внутренней чистой не зная,

Хоть и свободен, как ветер в горах, –

К тряпкам, к куску у них трепетный страх.

Юные силы, дни, полные смеха,

Славу и деньги, и радость успеха –

Правде, Любви ты решайся отдать,

Ярко гореть и светло
умирать.

Преподобный Кукша (Величко) Одесский (1875–1964)

Преподобный Кукша, один из самых известных подвижников Русской Церкви ХХ в., был уроженцем Херсонской губернии. Несколько лет он подвизался в Иерусалиме и на Афоне, в Русском Пантелеимоновом монастыре, а с 1913 г. – в Киево-Печерской Лавре. Во время Великой войны монах служил братом милосердия в санитарном поезде.

В апреле 1938 г., в разгар «большого террора», иеросхимонах Кукша был арестован, и его как «служителя культа» приговорили к пяти годам пребывания в Усольском исправительно-трудовом лагере, располагавшемся в Соликамском районе Пермского края.

Так в возрасте 63-х лет отец Кукша оказался на изнурительных лесоповалочных работах. Труд был очень тяжелым, особенно в зимнее время, в лютые морозы. Работали по 14 часов в сутки, получая очень скудную и плохую пищу. Но всегда содержа в своей памяти, что «многими скорбями подобает нам внити в Царство Небесное» (Деян. 14, 22), батюшка не только терпеливо и благодушно сносил мучительную жизнь в заключении, но всегда духовно укреплял окружающих. Впоследствии отец Кукша рассказывал: «Это было на Пасху. Я был такой слабый и голодный – ветром качало. А солнышко светит, птички поют, снег уже начал таять. Я иду по зоне вдоль колючей проволоки, есть нестерпимо хочется, а за проволокой повара носят из кухни в столовую на головах противни с пирогами для охранников. Над ними вороны летают. Я взмолился: “Ворон, ворон, ты питал пророка Илию в пустыне, принеси и мне кусочек пирога”. Вдруг слышу над головой: “Кар-р-р!”, – и к ногам упал пирог, – это ворон стащил его с противня у повара. Я поднял пирог со снега, со слезами возблагодарил Бога и утолил голод».

В июне 1941 г. отец Кукша тяжело заболел. Его положили в лагерную больницу. Питание было скудное, лечения почти никакого. Батюшку уже перевели в палату смертников. Но на врачебном обходе молодой врач-киевлянин, узнав, что отец Кукша – его земляк, стал лично лечить его: приносил пищу, лекарства. Через два месяца отец Кукша поправился и выписался из больницы.

Весной 1943 г., по окончании срока заключения, батюшка отправился в ссылку в д. Новую близ г. Кунгура (Пермский край). Взяв благословение епископа, он часто совершал богослужения в соседнем селе. Как к светильнику, в ночи зажженному, стекались к нему люди. Так в труде, в терпении, в постоянной молитве старец подвизался до своего освобождения в 1947 г. Впоследствии, вспоминая годы, проведенные в заключении и ссылке, преподобный говорил: «Пермь – второй Иерусалим».

Схиархимандрит
Кукша (Величко) скончался 11/24 декабря 1964 г. в Одессе. Он был прославлен в
лике святых для общецерковного почитания в 2016 г. Честные мощи его почивают в Одесском
Свято-Успенском монастыре.

Святитель Иона (Покровский), епископ Ханькоуский (1888–1925)

Святитель_Иона_Ханькоуский_у_иконы_святителя_Николая.jpg

Жизнь одного из самых известных чудотворцев Русского Зарубежья служит примером преодоления трудностей на пути человека к Богу.Осиротев в возрасте восьми лет, крестьянский мальчик Владимир был взят на воспитание сельским диаконом, давшим сироте свою фамилию. Живя в бедности, юноша проявил отличные способности и, успешно окончив Духовное Училище и Калужскую Семинарию, в 1909 г. поступил в Казанскую Духовную Академию. Именно там он обрел духовного руководителя и наставника – преподобного Гавриила Седмиезерного, по совету которого принял монашеский постриг с именем Иона.

Во время Великой войны иеромонах Иона, оставив преподавательскую деятельность, ушел добровольцем на передовую в качестве военного священника. Уже тогда он производил неизгладимое впечатление своими духовностью, скромностью, красноречием и желанием служить Богу, Царю и Отечеству.

Из-за развала фронта, вызванного февральским переворотом и последующим захватом власти большевиками, иеромонах Иона в начале 1918 г. возвратился в Казань, где вскоре над ним – как «опасным контрреволюционером», участником Великой войны – нависла угроза расправы. Понимая, что его ждет расстрел без суда и следствия, он бежал из-под стражи и в июне 1918 г. прибыл в г. Пермь.

В Перми он вновь попал в руки большевиков. Впоследствии святитель вспоминал: «По приезде на барже в Пермь я был пойман, искалечен (вырваны были волосы) и без чувств, в одной рубашке, унесен в тюрьму». Из тюрьмы вместе с другими заключенными его отправили – сначала в вагоне для перевозки скота, а затем на пароходе – в Тюмень, на суд Верховного Трибунала. На шестой день следования пароход был обстрелян войсками Сибирского правительства, только что освободившими Тобольск, и отец Иона с соузниками получили свободу.

В Омске он вновь стал военным священником, войдя в состав духовенства Русской армии адмирала Колчака. В начале 1920 г., во время тяжелого отступления под напором Красной армии, отец Иона вместе с белыми частями преодолел перевал Кара Сарык высотой почти в 6 000 метров. Будущий Святитель до конца прошел крестный путь своей паствы, со всеми ее лишениями и жертвами, иной раз руками с ободранной кожей хватаясь за выступы обледенелых скал и редкий кустарник, чтобы не сорваться с головокружительных высот Памира. Вскоре остатки армии прибыли в Китай.

За рубежом отец Иона стал пастырем для множества русских изгнанников, вынужденных бежать из России после захвата власти большевиками.

В сентябре 1922 г. была совершена его архиерейская хиротония, и он был назначен настоятелем Иннокентьевского собора в городе Маньчжурии.

Прежде всего Епископ Иона взялся за устроение своей паствы в религиозно-нравственном отношении. В храме он установил уставное богослужение, организовал прекрасный хор и неустанно обращался к народу с проповедями, которые производили на всех глубокое впечатление. Вскоре собор стал тесен для богомольцев – туда приходили не только русские беженцы, но и китайцы.

По инициативе епископа Ионы были открыты: детский приют, школа, Духовное Училище, бесплатная амбулатория и столовая на 200 человек, аптека с бесплатной выдачей лекарств беднейшему населению, библиотека-читальня и книжная лавка. В городе Владыка при помощи меценатов основал небольшие предприятия, дающие доход и места для обездоленных беженцев.

Заботясь о других, Преосвященный совершенно забывал о себе. В личной жизни он был скромен до суровости. Его постоянной пищей были картошка, ржаной хлеб и рыба; одежду и обувь он носил залатанную и до бедности непритязательную.

Осенью 1925 г. Епископ Иона заболел ангиной, которая вызвала заражение крови. Исповедавшись и причастившись Святых Таин, Владыка составил завещание, затем взял требник и сам прочитал себе канон на исход души. До последней минуты он не забывал о воспитанниках детского приюта; последней его просьбой к пастве было: «Не бросайте детишек, берегите их».

Епископ Иона отошел ко Господу 7/20 октября 1925 г., на 37-м году своей жизни. На похороны его собралось более восьми тысяч человек – притом, что в г. Маньчжурии проживало 10 тысяч.

Сразу же после кончины Святителя по его молитвам начались чудотворения. Так, прямо в ночь его смерти новопреставленный Владыка явился в сонном видении отроку Николаю, который много лет страдал тяжелой болезнью ног и не мог ходить. Святитель сказал мальчику: «На, возьми мои ноги, они мне больше не нужны, а свои – отдай мне». Мальчик проснулся и, встав на ноги, ощутил себя совершенно здоровым.

Преосвященный Иона (Покровский), Епископ Ханькоуский, был прославлен в лике
Святителей Русской Православной Церкви в 1996 г. Честные мощи его были
уничтожены при взрыве Иннокентиевского собора в 1964 г.

Из воспоминаний заключенных

Работы

В Тобольске видел я прикованных к стене. Он сидит на цепи, этак в сажень длиною; тут у него койка. Приковали его за что-нибудь из ряду вон страшное, совершенное уже в Сибири. Сидят по пяти лет, сидят и по десяти. Большею частью из разбойников. Одного только между ними я видел как будто из господ; где-то он когда-то служил. Говорил он смирнехонько, пришепетывая; улыбочка сладенькая. Он показывал нам свою цепь, показывал, как надо ложиться удобнее на койку. То-то, должно быть, была своего рода птица! Все они вообще смирно ведут себя и кажутся довольными, а между тем каждому чрезвычайно хочется поскорее высидеть свой срок. К чему бы, кажется? А вот к чему: выйдет он тогда из душной промозглой комнаты с низкими кирпичными сводами и пройдется по двору острога, и... и только. За острог уж его не выпустят никогда. Он сам знает, что спущенные с цепи навечно уже содержатся при остроге, до самой смерти своей, и в кандалах. Он это знает, и все-таки ему ужасно хочется поскорее кончить свой цепной срок. Ведь без этого желания мог ли бы он просидеть пять или шесть лет на цепи, не умереть или не сойти с ума? Стал ли бы еще иной-то сидеть?

Я чувствовал, что работа может спасти меня, укрепить мое здоровье, тело. Постоянное душевное беспокойство, нервическое раздражение, спертый воздух казармы могли бы разрушить меня совершенно. «Чаще быть на воздухе, каждый день уставать, приучаться носить тяжести — и по крайней мере я спасу себя, — думал я, — укреплю себя, выйду здоровый, бодрый, сильный, нестарый». Я не ошибся: работа и движение были мне очень полезны. Я с ужасом смотрел на одного из моих товарищей (из дворян), как он гас в остроге, как свечка. Вошел он в него вместе со мною, еще молодой, красивый, бодрый, а вышел полуразрушенный, седой, без ног, с одышкой. «Нет, — думал я, на него глядя, — я хочу жить и буду жить». Зато и доставалось же мне сначала от каторжных за любовь к работе, и долго они язвили меня презрением и насмешками. Но я не смотрел ни на кого и бодро отправлялся куда-нибудь, например хоть обжигать и толочь алебастр, — одна из первых работ, мною узнанных. Это была работа легкая. Инженерное начальство, по возможности, готово было облегчать работу дворянам, что, впрочем, было вовсе не поблажкой, а только справедливостью. Странно было бы требовать с человека, вполовину слабейшего силой и никогда не работавшего, того же урока, который задавался по положению настоящему работнику. Но это «баловство» не всегда исполнялось, даже исполнялось-то как будто украдкой: за этим надзирали строго со стороны. Довольно часто приходилось работать работу тяжелую, и тогда, разумеется, дворяне выносили двойную тягость, чем другие работники. На алебастр назначали обыкновенно человека три-четыре, стариков или слабосильных, ну, и нас в том числе, разумеется; да, сверх того, прикомандировывали одного настоящего работника, знающего дело. Обыкновенно ходил всё один и тот же, несколько лет сряду, Алмазов, суровый, смуглый и сухощавый человек, уже в летах, необщительный и брюзгливый. Он глубоко нас презирал. Впрочем, он был очень неразговорчив, до того, что даже ленился ворчать на нас. Сарай, в котором обжигали и толкли алебастр, стоял тоже на пустынном и крутом берегу реки. Зимой, особенно в сумрачный день, смотреть на реку и на противоположный далекий берег было скучно. Что-то тоскливое, надрывающее сердце было в этом диком и пустынном пейзаже. Но чуть ли еще не тяжелей было, когда на бесконечной белой пелене снега ярко сияло солнце; так бы и улетел куда-нибудь в эту степь, которая начиналась на другом берегу и расстилалась к югу одной непрерывной скатертью тысячи на полторы верст. Алмазов обыкновенно молча и сурово принимался за работу; мы словно стыдились, что не можем настоящим образом помогать ему, а он нарочно управлялся один, нарочно не требовал от нас никакой помощи, как будто для того, чтоб мы чувствовали всю вину нашу перед ним и каялись собственной бесполезностью. А всего-то и дела было вытопить печь, чтоб обжечь накладенный в нее алебастр, который мы же, бывало, и натаскаем ему. На другой же день, когда алебастр бывал уже совсем обожжен, начиналась его выгрузка из печки. Каждый из нас брал тяжелую колотушку, накладывал себе особый ящик алебастром и принимался разбивать его. Это была премилая работа. Хрупкий алебастр быстро обращался в белую блестящую пыль, так ловко, так хорошо крошился. Мы взмахивали тяжелыми молотами и задавали такую трескотню, что самим было любо. И уставали-то мы наконец, и легко в то же время становилось; щеки краснели, кровь обращалась быстрее. Тут уж и Алмазов начинал смотреть на нас снисходительно, как смотрят на малолетних детей; снисходительно покуривал свою трубочку и все-таки не мог не ворчать, когда приходилось ему говорить. Впрочем, он и со всеми был такой же, а в сущности, кажется, добрый человек.

Другая работа, на которую я посылался, — в мастерской вертеть точильное колесо. Колесо было большое, тяжелое. Требовалось немалых усилий вертеть его, особенно когда токарь (из инженерных мастеровых) точил что-нибудь вроде лестничной балясины или ножки от большого стола, для казенной мебели какому-нибудь чиновнику, на что требовалось чуть не бревно. Одному в таком случае было вертеть не под силу, и обыкновенно посылали двоих — меня и еще одного из дворян, Б. Так эта работа в продолжение нескольких лет и оставалась за нами, если только приходилось что-нибудь точить. Б. был слабосильный, тщедушный человек, еще молодой, страдавший грудью. Он прибыл в острог с год передо мною вместе с двумя другими из своих товарищей — одним стариком, всё время острожной жизни денно и нощно молившимся богу (за что очень уважали его арестанты) и умершим при мне, и с другим, еще очень молодым человеком, свежим, румяным, сильным, смелым, который дорогою нес устававшего с пол-этапа Б., что и продолжалось семьсот верст сряду. Нужно было видеть их дружбу между собою. Б. был человек с прекрасным образованием, благородный, с характером великодушным, но испорченным и раздраженным болезнью. С колесом справлялись мы вместе, и это даже занимало нас обоих. Мне эта работа давала превосходный моцион.

Особенно тоже я любил разгребать снег. Это бывало обыкновенно после буранов, и бывало очень нередко в зиму. После суточного бурана заметало иной дом до половины окон, а иной чуть не совсем заносило. Тогда, как уже прекращался буран и выступало солнце, выгоняли нас большими кучами, а иногда и всем острогом — отгребать сугробы снега от казенных зданий. Каждому давалась лопата, всем вместе урок, иногда такой, что надо было удивляться, как можно с ним справиться, и все дружно принимались за дело. Рыхлый, только что слегшийся и слегка примороженный сверху снег ловко брался лопатой, огромными комками, и разбрасывался кругом, еще на воздухе обращаясь в блестящую пыль. Лопата так и врезалась в белую, сверкающую на солнце массу. Арестанты почти всегда работали эту работу весело. Свежий зимний воздух, движение разгорячали их. Все становились веселее; раздавался хохот, вскрикиванья, остроты. Начинали играть в снежки, не без того, разумеется, чтоб через минуту не закричали благоразумные и негодующие на смех и веселость, и всеобщее увлечение обыкновенно кончалось руганью.

Казарма

Когда смеркалось, нас всех вводили в казармы, где и запирали на всю ночь. Мне всегда было тяжело возвращаться со двора в нашу казарму. Это была длинная, низкая и душная комната, тускло освещенная сальными свечами, с тяжелым, удушающим запахом. Не понимаю теперь, как я выжил в ней десять лет. На нарах у меня было три доски: это было всё мое место. На этих же нарах размещалось в одной нашей комнате человек тридцать народу. Зимой запирали рано; часа четыре надо было ждать, пока все засыпали. А до того — шум, гам, хохот, ругательства, звук цепей, чад и копоть, бритые головы, клейменные лица, лоскутные платья, всё — обруганное, ошельмованное... да, живуч человек! Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение.

Каторжане

Помещалось нас в остроге всего человек двести пятьдесят — цифра почти постоянная. Одни приходили, другие кончали сроки и уходили, третьи умирали. И какого народу тут не было! Я думаю, каждая губерния, каждая полоса России имела тут своих представителей. Были и инородцы, было несколько ссыльных даже из кавказских горцев. Всё это разделялось по степени преступлений, а следовательно, по числу лет, определенных за преступление. Надо полагать, что не было такого преступления, которое бы не имело здесь своего представителя. Главное основание всего острожного населения составляли ссыльнокаторжные разряда гражданского (сильнокаторжные, как наивно произносили сами арестанты). Это были преступники, совершенно лишенные всяких прав состояния, отрезанные ломти от общества, с проклейменным лицом для вечного свидетельства об их отвержении. Они присылались на работу на сроки от восьми до двенадцати лет и потом рассылались куда-нибудь по сибирским волостям в поселенцы. Были преступники и военного разряда, не лишенные прав состояния, как вообще в русских военных арестантских ротах. Присылались они на короткие сроки; по окончании же их поворачивались туда же, откуда пришли, в солдаты, в сибирские линейные батальоны. Многие из них почти тотчас же возвращались обратно в острог за вторичные важные преступления, но уже не на короткие сроки, а на двадцать лет. Этот разряд назывался «всегдашним». Но «всегдашние» всё еще не совершенно лишались всех прав состояния. Наконец, был еще один особый разряд самых страшных преступников, преимущественно военных, довольно многочисленный. Назывался он «особым отделением». Со всей Руси присылались сюда преступники. Они сами считали себя вечными и срока работ своих не знали. По закону им должно было удвоять и утроять рабочие уроки. Содержались они при остроге впредь до открытия в Сибири самых тяжких каторжных работ. «Вам на срок, а нам вдоль по каторге», — говорили они другим заключенным. Я слышал потом, что разряд этот уничтожен. Кроме того, уничтожен при нашей крепости и гражданский порядок, а заведена одна общая военно-арестантская рота. Разумеется, с этим вместе переменилось и начальство. Я описываю, стало быть, старину, дела давно минувшие и прошедшие...

Баня

Во всем городе были только две публичные бани. Первая, которую содержал один еврей, была номерная, с платою по пятидесяти копеек за номер и устроенная для лиц высокого полета. Другая же баня была по преимуществу простонародная, ветхая, грязная, тесная, и вот в эту-то баню и повели наш острог. Было морозно и солнечно; арестанты радовались уже тому, что выйдут из крепости и посмотрят на город. Шутки, смех не умолкали дорогою. Целый взвод солдат провожал нас с заряженными ружьями, на диво всему городу. В бане тотчас же разделили нас на две смены: вторая дожидалась в холодном передбаннике, покамест первая смена мылась, что необходимо было сделать за теснотою бани. Но, несмотря на то, баня была до того тесна, что трудно было представить, как и половина-то наших могла в ней уместиться. Но Петров не отставал от меня; он сам без моего приглашения подскочил помогать мне и даже предложил меня вымыть. Вместе с Петровым вызвался прислуживать мне и Баклушин, арестант из особого отделения, которого звали у нас пионером и о котором как-то я поминал, как о веселейшем и милейшем из арестантов, каким он и был в самом деле. Мы с ним уже слегка познакомились. Петров помог мне даже раздеваться, потому что по непривычке я раздевался долго, а в передбаннике было холодно, чуть ли не так же, как на дворе. Кстати: арестанту очень трудно раздеваться, если он еще не совсем научился. Во-первых, нужно уметь скоро расшнуровывать подкандальники. Эти подкандальники делаются из кожи, вершка в четыре длиною и надеваются на белье, прямо под железное кольцо, охватывающее ногу. Пара подкандальников стоит не менее шести гривен серебром, а между тем каждый арестант заводит их себе на свой счет, разумеется, потому что без подкандальников невозможно ходить. Кандальное кольцо не плотно охватывает ногу, и между кольцом и ногой может пройти палец; таким образом, железо бьет по ноге, трет ее, и в один день арестант без подкандальников успел бы натереть себе раны. Но снять подкандальники еще не трудно. Труднее научиться ловко снимать из-под кандалов белье. Это целый фокус. Сняв нижнее белье, положим, хоть с левой ноги, нужно пропустить его сначала между ногой и кандальным кольцом; потом, освободив ногу, продеть это белье назад сквозь то же кольцо; потом все, уже снятое с левой ноги, продернуть сквозь кольцо на правой ноге; а затем все продетое сквозь правое кольцо опять продеть к себе обратно. Такая же история и с надеваньем нового белья. Новичку даже трудно и догадаться, как это делается; первый выучил нас всему этому арестант Коренев, в Тобольске, бывший атаман разбойников, просидевший пять лет на цепи. Но арестанты привыкли и обходятся без малейшего затруднения. Я дал Петрову несколько копеек, чтоб запастись мылом и мочалкой; арестантам выдавалось, правда, и казенное мыло, на каждого по кусочку, величиною с двукопеечник, а толщиною с ломтик сыра, подаваемого по вечерам на закуску у «среднего рода» людей. Мыло продавалось тут же, в передбаннике, вместе с сбитнем, калачами и горячей водой. На каждого арестанта отпускалось, по условию с хозяином бани, только по одной шайке горячей воды; кто же хотел обмыться почище, тот за грош мог получить и другую шайку, которая и передавалась в самую баню через особо устроенное для того окошко из передбанника. Раздев, Петров повел меня даже под руку, заметив, что мне очень трудно ступать в кандалах. «Вы их кверху потяните, на икры, — приговаривал он, поддерживая меня, точно дядька, — а вот тут осторожнее, тут порог». Мне даже несколько совестно было; хотелось уверить Петрова, что я и один умею пройти; но он этому бы не поверил. Он обращался со мной решительно как с ребенком, несовершеннолетним и неумелым, которому всякий обязан помочь. Петров был отнюдь не слуга, прежде всего не слуга; разобидь я его, он бы знал, как со мной поступить. Денег за услуги я ему вовсе не обещал, да он и сам не просил. Что ж побуждало его так ходить за мной?

Когда мы растворили дверь в самую баню, я думал, что мы вошли в ад. Представьте себе комнату шагов в двенадцать длиною и такой же ширины, в которую набилось, может быть, до ста человек разом, и уж по крайней мере, наверно, восемьдесят, потому что арестанты разделены были всего на две смены, а всех нас пришло в баню до двухсот человек. Пар, застилающий глаза, копоть, грязь, теснота, до такой степени, что негде поставить ногу. Я испугался и хотел вернуться назад, но Петров тотчас же ободрил меня. Кое-как, с величайшими затруднениями, протеснились мы до лавок через головы рассевшихся на полу людей, прося их нагнуться, чтоб нам можно было пройти. Но места на лавках все были заняты. Петров объявил мне, что надо купить место, и тотчас же вступил в торг с арестантом, поместившимся у окошка. За копейку тот уступил свое место, немедленно получил от Петрова деньги, которые тот нес, зажав в кулаке, предусмотрительно взяв их с собою в баню, и тотчас же юркнул под лавку прямо под мое место, где было темно, грязно и где липкая сырость наросла везде чуть не на полпальца. Но места и под лавками были все заняты; там тоже копошился народ. На всем полу не было местечка в ладонь, где бы не сидели скрючившись арестанты, плескаясь из своих шаек. Другие стояли между них торчком и, держа в руках свои шайки, мылись стоя; грязная вода стекала с них прямо на бритые головы сидевших внизу. На полке и на всех уступах, ведущих к нему, сидели, съежившись и скрючившись, мывшиеся. Но мылись мало. Простолюдины мало моются горячей водой и мылом; они только страшно парятся и потом обливаются холодной водой, — вот и вся баня. Веников пятьдесят на полке подымалось и опускалось разом; все хлестались до опьянения.

Пару поддавали поминутно. Это был уж не жар; это было пекло. Все это орало и гоготало, при звуке ста цепей, волочившихся по полу… Иные, желая пройти, запутывались в чужих цепях и сами задевали по головам сидевших ниже, падали, ругались и увлекали за собой задетых. Грязь лилась со всех сторон. Все были в каком-то опьянелом, в каком-то возбужденном состоянии духа; раздавались визги и крики. У окошка в передбаннике, откуда подавали воду, шла ругань, теснота, целая свалка. Полученная горячая вода расплескивалась на головы сидевших на полу, прежде чем ее доносили до места. Нет-нет, а в окно или в приотворенную дверь выглянет усатое лицо солдата, с ружьем в руке, высматривающего, нет ли беспорядков. Обритые головы и распаренные докрасна тела арестантов казались еще уродливее. На распаренной спине обыкновенно ярко выступают рубцы от полученных когда-то ударов плетей и палок, так что теперь все эти спины казались вновь израненными. Страшные рубцы! У меня мороз прошел по коже, смотря на них. Поддадут — и пар застелет густым, горячим облаком всю баню; все загогочет, закричит. Из облака пара замелькают набитые спины, бритые головы, скрюченные руки, ноги; а в довершение Исай Фомич гогочет во все горло на самом высоком полке. Он парится до беспамятства, но, кажется, никакой жар не может насытить его; за копейку он нанимает парильщика, но тот, наконец, не выдерживает, бросает веник и бежит отливаться холодной водой. Исай Фомич не унывает и нанимает другого, третьего: он уже решается для такого случая не смотреть на издержки и сменяет до пяти парильщиков. «Здоров париться, молодец Исай Фомич!» — кричат ему снизу арестанты. Исай Фомич сам чувствует, что в эту минуту он выше всех и заткнул всех их за пояс; он торжествует и резким, сумасшедшим голосом выкрикивает свою арию: ля-ля-ля-ля-ля, покрывающую все голоса. Мне пришло на ум, что если все мы вместе будем когда-нибудь в пекле, то оно очень будет похоже на это место. Я не утерпел, чтоб не сообщить эту догадку Петрову; он только поглядел кругом и промолчал.

Рождество

Наконец наступили и праздники. Еще в сочельник арестанты почти не выходили на работу. Вышли в швальни, в мастерские; остальные только побыли на разводке, и хоть и были кой-куда назначены, но почти все, поодиночке или кучками, тотчас же возвратились в острог, и после обеда никто уже не выходил из него. Да и утром большая часть ходила только по своим делам, а не по казенным: иные — чтоб похлопотать о пронесении вина и заказать новое; другие — повидать знакомых куманьков и кумушек или собрать к празднику должишки за сделанные ими прежде работы; Баклушин и участвовавшие в театре — чтоб обойти некоторых знакомых, преимущественно из офицерской прислуги, и достать необходимые костюмы. Иные ходили с заботливым и суетливым видом единственно потому, что и другие были суетливы и заботливы, и хоть иным, например, ниоткуда не предстояло получить денег, но они смотрели так, как будто и они тоже получат от кого-нибудь деньги; одним словом, все как будто ожидали к завтрашнему дню какой-то перемены, чего-то необыкновенного. К вечеру инвалиды, ходившие на базар по арестантским рассылкам, нанесли с собой много всякой всячины из съестного: говядины, поросят, даже гусей. Многие из арестантов, даже самые скромные и бережливые, копившие круглый год свои копейки, считали обязанностью раскошелиться к такому дню и достойным образом справить разговень. Завтрашний день был настоящий, неотъемлемый у арестанта праздник, признанный за ним формально законом. В этот день арестант не мог быть выслан на работу, и таких дней всего было три в году.

И, наконец, кто знает, сколько воспоминаний должно было зашевелиться в душах этих отверженцев при встрече такого дня! Дни великих праздников резко отпечатлеваются в памяти простолюдинов, начиная с самого детства. Это дни отдохновения от их тяжких работ, дни семейного сбора. В остроге же они должны были припоминаться с мучениями и тоской. Уважение к торжественному дню переходило у арестантов даже в какую-то форменность; немногие гуляли; все были серьезны и как будто чем-то заняты, хотя у многих совсем почти не было дела. Но и праздные и гуляки старались сохранять в себе какую-то важность... Смех как будто был запрещен. Вообще настроение дошло до какой-то щепетильности и раздражительной нетерпимости, и кто нарушал общий тон, хоть бы невзначай, того осаживали с криком и бранью и сердились на него как будто за неуважение к самому празднику. Это настроение арестантов было замечательно, даже трогательно. Кроме врожденного благоговения к великому дню, арестант бессознательно ощущал, что он этим соблюдением праздника как будто соприкасается со всем миром, что не совсем же он, стало быть, отверженец, погибший человек, ломоть отрезанный, что и в остроге то же, что у людей. Они это чувствовали; это было видно и понятно...

Между тем в военной казарме приготовлялись к принятию священника. Эта казарма была устроена не так, как другие: в ней нары тянулись около стен, а не посредине комнаты, как во всех прочих казармах, так что это была единственная в остроге комната, не загроможденная посредине. Вероятно, она и устроена была таким образом, чтоб в ней, в необходимых случаях, можно было собирать арестантов. Среди комнаты поставили столик, накрыли его чистым полотенцем, поставили на нем образ и зажгли лампадку. Наконец пришел священник с крестом и святою водою. Помолившись и пропев перед образом, он стал перед арестантами, и все с истинным благоговением стали подходить прикладываться к кресту. Затем священник обошел все казармы и окропил их святою водою. На кухне он похвалил наш острожный хлеб, славившийся своим вкусом в городе, и арестанты тотчас же пожелали ему послать два свежих и только что выпеченных хлеба; на отсылку их немедленно употреблен был один инвалид. Крест проводили с тем же благоговением, с каким и встретили, и затем почти тотчас же приехали плац-майор и комендант. Коменданта у нас любили и даже уважали. Он обошел все казармы в сопровождении плац-майора, всех поздравил с праздником, зашел в кухню и попробовал острожных щей. Щи вышли славные; отпущено было для такого дня чуть не по фунту говядины на каждого арестанта. Сверх того, сготовлена была просяная каша и масла отпустили вволю. Проводив коменданта, плац-майор велел начинать обедать. Арестанты старались не попадаться ему на глаза. Не любили у нас его злобного взгляда из-под очков, которым он и теперь высматривал направо и налево, не найдется ли беспорядков, не попадется ли какой-нибудь виноватый.

Стеклянные ёмкости для аптечных и медицинских учреждений

В 1911 году было учреждено московское товарищество на паях торговли аптекарскими товарами «Братья Столкинд и Ко» для «приобретения, содержания и развития действий принадлежащей И.Я. Столкинду фабрики аптекарских, галеновых, парфюмерных, хозяйственных, химических и органотерапевтических товаров в Москве. Также - для продолжения и развития производимой И.Я. Столкиндом – в Москве, Иваново-Вознесенске и Кинешме - и М.Я. Столкиндом – в Москве, торговли аптекарскими, парфюмерными, галеновыми, химическими, хозяйственными, органотерапевтическими и другими тому подобными товарами, равно аптечными и госпитальными принадлежностями, и вообще для производства этого рода товаров и торговли ими как в России, так и за границей, а также для содержания вольных аптек».

В 1907-1910 гг. в Москве на улице Воронцовской, д.10
было выстроено специальное здание для химико-фармацевтической фабрики Л.
Столкинда.

Тюремная песня "СОЛНЦЕ ВСХОДИТ И ВОСХОДИТ"

Слушать песню
Каторга_и_ссылка_27.10.2023_00256.jpg

Солнце всходит и заходит,

А в тюрьме моей темно,

Дни и ночи часовые

Да, эх,

Стерегут мое окно.

Как хотите стерегите,

Я и так не убегу,

Мне и хочется на волю,

Да, эх,

Цепь порвать я не могу.

Ах, вы, цепи, мои цепи.

Вы железны сторожа,

Не порвать, мне не сносить вас,

Да, эх,

Не разбить вас никогда.

Чёрный ворон, дикий ворон,

Что кружишься надо мной,

Али крови захотел ты,

Да, эх,

Чёрный ворон, я не твой.

Слова народные,
исполнитель - Фёдор Иванович Шаляпин (1910)

Песня "ЛЕГЕНДА О ДВЕНАДЦАТИ РАЗБОЙНИКАХ"

Слушать песню

Жило двенадцать разбойников,

Жил Кудеяр-атаман,

Много разбойники пролили

Крови честных християн.

Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим!

Так в Соловках нам рассказывал инок честной Питирим.

Много богатства награбили,

Жили в дремучем лесу,

Сам Кудеяр из-под Киева

Выкрал девицу-красу.

Днём с полюбовницей тешился,

Ночью набеги творил,

Вдруг у разбойника лютого

Совесть Господь пробудил.

Бросил своих он товарищей,

Бросил набеги творить,

Сам Кудеяр в монастырь ушёл

Богу и людям служить.

Господу Богу помолимся,

Будем ему мы служить,

За Кудеяра-разбойника

Господа Бога молить.

Слова народные, исполнитель - Федор Иванович Шаляпин (1920)

Песня "СТЕНЬКА РАЗИН"

Слушать песню

Из-за острова на стрежень

На простор речной волны

Выплывают расписные

Острогрудые челны

На переднем Стенька Разин

Обнявшись, сидит с княжной

Свадьбу новую справляет

Он, веселый и хмельной

А она, потупив очи

Ни жива и ни мертва

Молча слушает хмельные

Атмановы слова

Позади их слышен ропот:

«Нас на бабу променял

Только ночь с ней провозжался

Сам на утро бабой стал»

Этот ропот и насмешки

Слышит грозный атаман

И могучею рукою

Обнял персиянки стан

Брови черные сошлися

Надвигается гроза

Буйной кровью налилися

Атамановы глаза

«Ничего не пожалею

Буйну голову отдам!»

Раздается голос властный

По окрестным берегам

«Волга, Волга, мать родная

Волга – русская река

Не видала ты подарка

От донского казака!

Чтобы не было раздора

Между вольными людьми

Волга, Волга, мать родная

На, красавицу прими!»

Мощным взмахом поднимает

Он красавицу княжну

И за борт ее бросает

В набежавшую волну

«Что ж вы, братцы, приуныли?

Эй ты, Филька, черт, пляши!

Грянем песню удалую

На помин ее души!»

Из-за острова на стрежень

На простор речной волны

Выплывают расписные

Острогрудые челны.

Русская народная песня, исполнитель - Фёдор Иванович Шаляпин

Войти в личный кабинет

Регистрация

Восстановить пароль

В Перми начала работу выставка «Благотворительность в пенитенциарной системе России. 1819-1939»

Тюремная статистика Российской Империи в 1913-1914 гг.

Статистические сведения об исправительно-трудовой системе СССР

Московский политический Красный Крест

Екатерина Павловна Пешкова. Помощь политическим заключённым и ссыльным

Берёза-Крест (Анзерская берёза)

Гуманизация системы исполнения наказаний в постсоветской России

Новомученики и исповедники Церкви Русской

Священномученик Иоанн Кочуро́в (1871–1917)

Священномученик Андроник (Никольский), архиепископ Пермский и Кунгурский (1870–1918)

Священномученик Феофан (Ильменский), епископ Соликамский (1867–1918)

Священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский (1886–1929)

Священномученик Кирилл, митрополит Казанский и Свияжский (1863–1937)

Святитель Агафангел (Преображенский), митрополит Ярославский, исповедник (1854–1928)

Священномученик Петр, митрополит Крутицкий (1862–1937)

Мученица Татиана Гримбли́т (1903–1937)

Преподобный Кукша (Величко) Одесский (1875–1964)

Святитель Иона (Покровский), епископ Ханькоуский (1888–1925)

Из воспоминаний заключенных

Работы

Казарма

Каторжане

Баня

Рождество

Стеклянные ёмкости для аптечных и медицинских учреждений

Тюремная песня "СОЛНЦЕ ВСХОДИТ И ВОСХОДИТ"

Песня "ЛЕГЕНДА О ДВЕНАДЦАТИ РАЗБОЙНИКАХ"

Песня "СТЕНЬКА РАЗИН"

Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
29	30	1	2	3	4	5
6	7	8	9	10	11	12
13	14	15	16	17	18	19
20	21	22	23	24	25	26
27	28	29	30	31	1	2